…
Глава вторая. Дело моей жизни
Говорить со Сталиным
…
Вот запечатлённый навсегда в моем сознании случай с тем же Сааковым. Окончив своё выступление, Сааков обратился к Сталину с жалобой на неправильные репрессии против руководящих работников его треста. Прямо сказал, как первый секретарь ЦК Узбекистана и нарком внутренних дел республики уговаривали его подписать акт о вредительских действиях целой группы работников, у которых он, Сааков, принимал дела треста.
Сталин сурово спросил:
— Вы подписали акт?
— Нет, не подписал! — ответил решительный Сааков.
После небольшой паузы Сталин медленно проговорил так, чтобы слышали все, кто сидел за притихшим столом.
— Это нам известно... Скоро состоится Восемнадцатая партийная конференция (Восемнадцатая Всесоюзная конференция ВКП(б), проходила в Москве с 15 по 20 февраля 1941 — прим. ред.), и вот там мы накрутим вашим деятелям хвосты.
Не могу вспомнить ни одного случая, когда Сталин повышал бы голос, разнося кого-нибудь, или говорил раздражённым тоном. Никогда он не допускал, чтобы его собеседник стушевался перед ним, потерялся от страха или почтения.
…
В тот вечер, когда мы возвращались из Кремля в наркомат, Христофор Мосесович Сааков заметил мне:
— Всех я слушал внимательно. И ведь, пожалуй, только Вы один вели себя совсем спокойно. Так уверенно, ничуть не теряясь, как у себя дома, отвечали на вопросы Сталина.
Мне было тогда 29 лет и, конечно, услышать такое о себе от опытного и смелого человека, что ни говори — приятно.
Как же относился ко мне Сталин? То, что я действительно легко освоился в общении с ним, отвечал на его вопросы чётко и точно, отстаивая интересы своего дела, — заслуга прежде всего хозяина кремлёвского кабинета, создавшего на совещании доверительно-деловую атмосферу. И ещё — просто, я сумел взять себя в руки, скрыть своё внутреннее волнение. Видимо, Сталин это заметил и запомнил.
Как же относился Сталин к специалистам?
Ему нравились знающие своё дело люди, особенно «новая волна» специалистов, пришедших на производство в советское время, питомцы нового строя, которых он мог по справедливости считать и своими питомцами. И он слушал нас, как мне кажется, с особым чувством, — это нам, тогда молодым людям из рабфаков и институтов, предстояло обживать будущее.
обживать будущее
…
Сегодняшние фальсификаторы, клеветники России тщатся извратить смысл и задачи политики Советского Союза тех лет, доказать геополитический сговор Сталина и Гитлера, то, что, мол, коммунизм и фашизм — почти одно и то же. Это — клевета и на всех нас, и на историю страны. Достаточно одного сравнения: Гитлер — это превосходство одной нации, немецкой, над всеми народами мира, Сталин — это интернациональное братство людей. Мы всем своим существом ненавидели фашизм.
Направляемые волей Сталина, мы изо всех сил работали на оборону страны. В начале третьей пятилетки нефтяная промышленность достигла наивысших, мировых показателей, обеспечив тем самым «в войне моторов» наше превосходство.
…
1 июля 1942 года на совещании штабов группы армий «Юг» Гитлер снова заявил: «Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен покончить с этой войной». При всей истеричности этого выкрика виден в нём глубокий страх, рождённый чувством реальности.
В один из тех жарких июльских дней меня вызвал в Кремль Сталин. Неторопливо пожал мне руку, взглянул на меня спокойно и просто негромким, вполне будничным голосом проговорил:
— Товарищ Байбаков, Гитлер рвётся на Кавказ. Он объявил, что если не захватит нефть Кавказа, то проиграет войну. Нужно сделать всё, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам.
И чуть-чуть ужесточив голос, Сталин добавил:
— Имейте в виду, если Вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы Вас расстреляем.
Я до сих пор помню этот голос, хоть и спокойный, но требовательный, спрашивающий, его глуховатый тембр, твёрдый кавказский акцент.
Сталин не спеша прошёлся туда-сюда вдоль стола и после некоторой паузы снова добавил:
— Но если Вы уничтожите промыслы преждевременно, а немец их так и не захватит, и мы останемся без горючего, мы Вас тоже расстреляем.
Тогда, когда почти снова повторилось лето 1941 года, очевидно, иначе и нельзя было говорить. Я молчал, думал и, набравшись духу, тихо сказал:
— Но Вы мне не оставляете выбора, товарищ Сталин.
Сталин остановился возле меня, медленно поднял руку и слегка постучал по виску:
— Здесь выбор, товарищ Байбаков. Летите. И с Будённым думайте, решайте вопрос на месте. Вот так, с таким высоким отеческим напутствием я был назначен уполномоченным ГКО по уничтожению нефтяных скважин и нефтеперерабатывающих предприятий в Кавказском регионе, а если потребуется, и в Баку.
…
И вот возникает невероятное, с точки зрения технологии, предложение: нефть добывать, не сбавляя прежних темпов, и гнать её по трубопроводам на перерабатывающие заводы в «Чёрный город», снимать там энергетическую верхушку, а остаток возвращать обратно и закачивать в нефтяной пласт. Конечно, такое предложение даже для бывалых знатоков нашего дела казалось нереальным. Но другого выхода не было. И, взвесив все условия экстремальной обстановки, все «за» и «против», я признал предложенный выход единственно возможным, полностью поддержал и санкционировал его реализацию.
Были выделены специальные скважины и через них закачали в нефтяные пласты около полумиллиона тонн отбензиненной нефти (её полностью вторично сумели добыть, но уже после войны).
…
Сталин внимательно меня выслушал, прошёлся раз-другой вдоль стола и настойчиво повторил:
— А что нужно?
— Капиталовложения мне нужны, товарищ Сталин, оборудование. А ещё нужны знающие строители.
Я решился тут же изложить все свои наиболее принципиальные соображения о путях развития нефтяной промышленности. Сталин слушал вдумчиво, сосредоточенно.
— Хорошо! — наконец, сказал он. — Вы изложите все эти конкретные требования в письменной форме, я скажу Берии.
Сталин тут же взял трубку телефона и позвонил Берии, который как первый заместитель Председателя Совнаркома курировал топливные отрасли.
— Лаврентий, вот здесь товарищ Байбаков. Всё, что он просит, ты ему дай.
…
Разговор наш продолжался при полном взаимопонимании. И вдруг Сталин задал вопрос, сильно озадачивший меня:
— Товарищ Байбаков, Вы думаете, союзники нас не раздавят, если увидят такую возможность — раздавить?
— Да как же они смогут?
— Очень просто, — невозмутимо ответил Сталин. — Мы создали и танки, и самолёты, и машины — хорошие. Много у нас и трофейной техники. Но всё это не придёт в движение, если не будет бензина, дизельного топлива. И снова с нажимом повторил:
— Нефть — это душа военной техники.
Я предложил Сталину, назвав конкретные оборонные заводы, перевести их на выпуск буровых станков и другого нефтяного оборудования для промыслов. Сталин тут же через Поскрёбышева отдал необходимые и важные распоряжения. Так, говоря языком сегодняшнего дня, началась в стране конверсия предприятий, подлинная конверсия, а не уродливая, когда предприятия высоких технологий начинают выпускать сковороды и тарелки.
…
Когда он закончился, Сталин на миг задумался и вдруг, опять неожиданно для меня, спросил:
— Вот Вы — такой молодой нарком... Скажите, какими свойствами должен обладать советский нарком?
— Знание своей отрасли, трудолюбие, добросовестность, честность, умение опираться на коллектив, — начал медленно и подробно перечислять я.
— Всё это верно, товарищ Байбаков, всё это очень нужные качества. Но о важнейшем качестве Вы не сказали.
Тут Сталин, обойдя вокруг стола, подошёл ко мне. Я решил подняться. Но он не позволил, коснувшись чубуком трубки моего плеча. — Советскому наркому нужны прежде всего «бичьи» нервы (так характерно произнёс он слово «бычьи») плюс оптимизм.
Много лет прошло с тех пор, всякое было в жизни — и хорошее, и горькое, но эти слова запали мне в душу. В трудную, критическую минуту в моей судьбе они всегда вспоминались. «Бичьи нервы плюс оптимизм» — сколько раз приходили эти слова мне на ум и чаще всего на посту Председателя Госплана. Нужны они и сегодня, чтобы трезво, здраво и спокойно оценивать и понимать то, что произошло с нами и с нашим государством.
…
